Алюмен. Книга первая. Механизм Времени - Страница 102

• Предыдущая
• 102 / 121
• Следующая

Поговорить – разве в этом есть что-то дурное?

Он с трудом заставил себя успокоиться. Да, они поговорят – обязательно, сегодня же! Но сперва нужно дочитать. Дальше, вероятно, идет «сказка 587-й ночи». Это тоже интересно, ведь сказочник – сам Эминент!

...Тонкие губы, длинный нос, впалые щеки. Ни морщинки, ни родинки. Большие уши оттопырены; светлые волосы зачесаны назад. Интересно, каким Эминент был в 1794-м, когда еще звал себя Филоном?

Каким ты был, Адольф фон Книгге, за два года до собственной смерти?

«– ...первой жертвой должен был стать Николас Пеллетир, убийца и грабитель. Казнь намечалась на 25 апреля 1792 года. Никто, господа, не знал тогда слова „гильотина“, равно как „луизетта“ или „национальная бритва“. Чудовище звали просто – „механизм“. Так именовали свое детище анатом Жозеф Гильотен и хирург Антуан Луи, заботливые акушеры монстра. Строил и налаживал „механизм“ мой земляк, клавесинных дел мастер Тобиас Шмидт. Он говорил еще проще: „Vorrich– tung“ – приспособление. Его уже испытали – на безответных мертвецах в тюрьме. Но король пожелал лично убедиться в преимуществе гуманного способа казни. Его Величество тоже числился в отцах „механизма“. Говорят, по высочайшему замыслу „лунное“ лезвие заменили на косое. Какая ирония судьбы, господа! Все выглядело вполне логично: монарх, конституционный правитель Франции, заботится о жизни и смерти ее граждан...

Голос Филона звучал спокойно и весело.

«Что он, чужак, немец, – подумал я, – искал в нашей стране? Его арестовали за дружбу с предателем Лафайетом? Значит, этот странный человек – не случайная жертва...»

– «Механизм» решили испытать в Версале. Его привезли ночью и собрали возле Грота Наяд. Стража не пускала любопытных; из приглашенных, кроме Его Величества, явились Ролан де ла Платьер, министр внутренних дел – и некая дама в темном платье и маске. Ее вначале приняли за королеву, но это была принцесса де Ламбаль. Что заставило ее прийти на испытание Механизма Смерти? Неужели принцесса чуяла близкое дыхание собственной участи? Присутствовал и тот, кому предстояло нажимать смертоносный рычаг, – знаменитый парижский палач, Месье де Пари, Шарль Анри Сансон-старший. Как оказался там я, господа, не столь важно. Достаточно того, что я имел возможность все видеть и слышать. А надо вам сказать, что к этому времени мои опыты, связанные с познанием Человека, уже дали свои результаты. Без особого труда я имел возможность увидеть будущее если не каждого, то многих. Надо ли говорить, что я воспользовался этим зловещим испытанием для испытания иного? Оно, по крайней мере, никого не убивало...

Я вовремя вспомнил, где нахожусь.

В камере «Тысяча и одна ночь» не полагалось удивляться. Подвергнуть услышанное сомнению – и вовсе моветон. Сказка есть сказка, пусть даже она о «национальной бритве». Но не байка про ясновидение чуть не заставила меня прервать дозволенную речь. Может, для Филона и впрямь «не важно», как он оказался возле Грота Наяд. Для меня же все стало ясно. Любопытствующий немец приехал во Францию, желая полюбоваться ее агонией.

Испытание гильотины – начало, первый опыт.

Мой новый знакомец враз утратил свое очарование. Я словно увидел его заново: костистое, бледное лицо, бесстрастные глаза отлиты из олова, торчат уши-лопухи. Некромант? Если и рождаются на свет сотрясатели гробов, им положено выглядеть именно так.

– ...Не буду вдаваться в детали, господа. Скажу лишь, что прежде всего я поглядел на палача. В Версале он казался истинным жантильомом – невозмутимый, вежливый, по особому респектабельный; воплощенная Рука Закона. Но я чувствовал, что Сансону не по себе. Он еле сдерживался, пытаясь скрыть отвращение и гнев. Завеса лопнула – я увидел его на окровавленном помосте, поднимающим вверх чью-то очень знакомую голову. Видение исчезло, сменившись дальним эхом, обрывками слов и мыслей. Я не услышал, скорее угадал: Месье де Пари скоро уйдет, не выдержав страшной простоты Смерти, требующей малого – движения рычага. Лицо палача подернулось дымкой, сменившись иным, очень похожим – лицом Сансона-младшего, сына, заменившего отца возле жаждущего крови «механизма». Затем пропало и оно. Я увидел незнакомца, похожего на этих двоих, – Сансон-внук завершал династию парижских «Месье». Вдали хохотала судьба, зная, что Сансон Последний, бедствуя, будет вынужден отдать «механизм» под залог в ломбард – и лишится места, не имея возможности его выкупить. Гильотина в ломбарде, господа! Признаться, я едва не рассмеялся в унисон с судьбой.

Филон специально сделал паузу, дабы слушатели могли оценить сказанное. Обитатели «чердака» недоверчиво улыбались, качали головами. Я и сам не слишком поверил, но очень захотел, чтобы случилось именно так.

Гильотина в ломбарде?

Никому из нас не дожить, но, может, хоть внуки застанут Новый Мир – счастливый, гуманный, без убийств и казней?

– Признаться, я успокоился, – рассказчик словно прочел мои мысли. – Даже решил, что бездушный «механизм», похожий на устройство для колки орехов, навек скомпрометирует саму идею убийства человека человеком. Идея казни станет пошлой и мерзкой... Я рано обрадовался. К «механизму» подвели двух белых овец с известной всем фермы Ее Величества. Я мысленно пожалел безвинные жертвы – и заметил принцессу де Ламбаль. Она смотрела на овец, тонкие пальцы сжимали веер... Версаль исчез. Зелень парка сменилась серой брусчаткой, из клубящегося тумана подступили еле различимые тени. Грядущее явилось мне! Первый удар сабли сбил с головы принцессы белый накрахмаленный чепец. Второй рассек ей лоб до левого глаза. Хлынувшая кровь мгновенно залила платье. Теряя сознание, де Ламбаль осела на землю, но убийцам хотелось продолжения. Женщину заставили подняться и идти по трупам. Ее вновь ударили, принцесса упала, но все еще была жива – и тогда какой-то ублюдок взмахнул дубиной... Видение длилось едва ли больше мгновения, но я запомнил каждую мелочь. Надо ли говорить о моих чувствах? Однако это было ничто по сравнению с тем, когда полгода спустя я увидел все это снова. 2 сентября 1792 года, господа; тюрьма Фосс. Принцессу де Ламбаль убивали на моих глазах. И я ощутил истинный, ни с чем не сравнимый ужас. Ибо окончательно убедился: мои видения – не обман чувств и не буйство фантазии.