Алюмен. Книга первая. Механизм Времени - Страница 5

Кто-то предложил спеть «Марсельезу», но отклика не нашел.

Расставались за оградой. Все это время Шевалье озирался, пытаясь увидеть Леона. Тот исчез внезапно, словно провалился в желтую глину. Его не было у ворот, не было за воротами. Огюст распрощался со знакомыми и в последний раз глянул на обитель мертвых.

Николя Леон стоял у могилы. Желтая глина отпустила его.

Тяжелый пистолет норовил скользнуть набок. Шевалье поправил оружие. С минуту о чем-то думал, хмурясь. И шагнул обратно, ко входу на кладбище Монпарнас.

* * *

За калиткой – в ворота он входить не стал, помня примету – его встретил сумрак. Стемнело резко, будто на дворе не лето, а осень, «личный» месяц вандемьер. Но времени на раздумья не осталось. Следовало не упустить Леона...

Вот он!

Николя Леон был уже возле первого ряда надгробий, рядом с равнодушным белым ангелом. Поднял руку, ожидая, пока Огюст его заметит. Указал влево, в глубь боковой аллеи.

Кладбище опустело. Лишь у свежей могилы возились служители. Страха Шевалье не чувствовал. Пухлому Леону с ним не совладать. И пистолет...

Шомпол!..

Он не бежал – шел, как по бульвару. В душе проснулся азарт. Леон крутит, недоговаривает. Все расскажет, все! Пусть не думает, что хитрее других. Прощаясь, Огюст на всякий случай предупредил: сгину, спрашивайте у Николя. Заодно и дуэль помянул – кокеток не люблю, вызова не получал.

На аллее – узкой, вдвоем не пройдешь – не было ни души. Шевалье замедлил шаг. Вскоре из-за дальнего ангела показалась знакомая фигура. Леон махнул рукой. Кажется, там поворот и еще одна аллея.

Исчез...

День выдался теплый. Огюст упарился в рединготе. Однако сейчас, на мрачной и пустой аллее, он почувствовал внезапный холод. Небо над головой наливалось теменью. Лето! И ветра нет, и туч... На ходу, в спешке, он застегнулся на все пуговицы. Левый локоть больно ударился о камень.

Проклятая аллея!

«Так нельзя. Береги силы. Ты устал. Не спал две ночи. Вот и начало шатать. Подумаешь, локоть ударил...»

Вперед!

Если он верно запомнил, Николя повернул где-то здесь. Куда? Надгробия стояли тесно, впритык. Мелькнула и пропала мысль о нелепости происходящего. Заблудиться на кладбище Монпарнас, среди дюжины памятников – в такое никто не поверит. Добро бы еще на Дез Ар, где хоронят со времен Людовика Святого. Чепуха, он просто не заметил нужный поворот.

Надо вернуться.

Огюст вытер ладонью вспотевшую, несмотря на холод, шею. Глянул в проход между равнодушными плитами. Десять шагов. Два... Пять... Семь...

Пришли.

Не очень понимая, что делает, он протянул руку и засмеялся. Пальцы уперлись в камень. Высокая стела загораживала путь. Аллеи не было. Исчезла.

Продолжая смеяться, Огюст присел у подножия. Захотел прочитать надпись, но буквы расплывались, съеживались, прятались друг за дружку. Какая, собственно, разница? Главное, кто-то определенно спятил – или наглая каменюка, или он сам. А поскольку надгробия сходят с ума реже, чем люди...

Хорошо сидеть, подумал он. Спокойно. Закусив губу, Шевалье согнал с лица усмешку (нашел, дурень, где смеяться!) и глубоко вздохнул. Ничего, ничего, как сказал бы пухлый Николя.

Он устал и переволновался.

Неподалеку звякнул колокольчик – легкий, хрустальный. Про них Огюст наслушался в детстве. Хрустальные колокольчики, феи, лесные человечки... полевые... кладбищенские...

– Новенький! Новенький! Новенький-новенький-новенький! – звонкими голосами отозвался хрусталь. – Новенький! Пришел-пришел!

Колокольчикам было весело. Их голоса кружились возле лица, глаз и губ.

Кто так поздно к нам пришел?
В нашу компанию, к Маржолен?
Кто так поздно к нам пришел?
Гей, гей, от самой реки?
Это бедный шевалье,
В нашу компанию, к Маржолен.
Это бедный шевалье,
Гей, гей, от самой реки.

Песню Огюст знал. «Рекой», просто «рекой», без уточнений, называли красавицу Рону. А «шевалье» – если не с большой буквы, а с обычной...

К дочке нашей он спешит,
В нашу компанию, к Маржолен.
К дочке нашей он спешит,
Гей, гей, от самой реки.

Дворян в роду не было. Крепостные, выкупившиеся у местного барона пару веков назад, честно выращивали маслины возле Гренобля. Прадед накопил денег на патент нотариуса и переехал в Ним. Фамилия и в самом деле подгуляла. В страшные годы Революции дед попытался сменить ее на Равенство или хотя бы Братство, написал заявление в Комитет Бдительности, дал объявление в газету. Не успел – попал на гильотину, день в день с Дантоном. Так и осталось – Шевалье.

Беды в том Огюст не видел. Впрочем, как и повода для гордости.

Душу он свою принес
В нашу компанию, к Маржолен.
Душу он свою принес,
Гей, гей, от самой реки.

Огюст начал подпевать колокольчикам. «Душу он свою принес...» Стоп! Дома пели не «душу» – «сердце». Шевалье приплыл свататься. Отчего же «душу»? Они что, Гете начитались?

Что происходит, кровь Христова?!

Он вскочил, провел мокрой ладонью по лицу. Помотал головой, гоня хрустальный звон. Тело отозвалось болью и усталостью. Ничего, сейчас все пройдет. Сейчас, сейчас...

Взгляд скользнул по мраморному лицу. Еще один ангел. Из одной мастерской, из-под одного лекала. Крылья да хитон.

– Стоишь, идол? – подбодрил крылатого Огюст. – Суеверия воплощаешь?

Камень искривило гримасой. Ангел обиделся.

– Сам хорош, – дрогнул мрамор губ. – Шомпол забыл. И о снежинке забыл. Все забыл!

Истукан решил, что имеет право его попрекать?

– Не забыл. Все элементарно. Представим себе снежинку, вершины которой отстоят друг от друга на шестьдесят градусов. Если ее повернуть вокруг оси...